ЭТА СТРАНИЦА ПОСВЯЩЕНА СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ
ВЫДАЮЩЕГОСЯ ПОДВОДНИКА М.А. ЛЕОШКО.



СЕЛИЦКАЯ Людмила

«С морской душой мне суждено родиться»было.

Выходец из Старых Дорог Михаил Леошко вместе с экипажем подлодки К–21 торпедировал 5 июля 1942 года немецкий линкор «Тирпиц»

...Черная гранитная плита напоминает морскую волну. Свинцово–холодную и тяжелую, какие бывают в северных морях. А может, это мне только кажется, что напоминает? На плите — силуэт легендарной подводной лодки К–21 — «катюши», как любовно называли ее моряки. И очень скромная надпись: «Леошко Михаил Александрович». Внизу — даты жизни: 1915 — 2003. И все. Ни портрета, ни титулов, ни скорбных эпитафий.



«А зачем титулы? — поворачивает ко мне голову сухонькая женщина, держащая в руках четыре алые гвоздики. — Опытные моряки по лодке и фамилии поймут, кто здесь лежит».

Наталья Тихоновна Леошко, вдова легендарного подводника, с которой мы пришли на Гарнизонное кладбище Риги, зажигает три свечи и аккуратно укладывает гвоздики. «Вот и земляки приехали поклониться тебе, Миша», — будто молитву произносит она.



Капитанский китель с медалью

Память недаром ассоциируют с горящей свечой. А еще — с письмами, связывающими людей незримой нитью. Все–таки оно выделялось, пришедшее в редакцию письмо из Риги! Не только заграничным штемпелем и очень правильным слогом изложения. За душу брала огромная скорбь по ушедшему из жизни любимому человеку и желание сохранить о нем добрую память. В деликатной форме Наталья Тихоновна сообщала, что благодарна музейщикам из Старых Дорог, помогающим создать на родине мужа экспозицию о нем.

Честно говоря, я зацепилась даже не за фамилию — за название лодки. Неужто та самая, которую упоминал Валентин Пикуль в своем знаменитом «Реквиеме каравану PQ–17»? Но другой с таким номером на флоте не было! Значит, наш земляк участвовал в легендарной операции по торпедированию самого грозного немецкого линкора Второй мировой войны «Тирпиц»!

«Если позволите, архивы вашего мужа и ваши личные воспоминания о нем станут основой очерка о Михаиле Александровиче Леошко», — написала я ей.

В ответ она незамедлительно выслала пакет с ксерокопиями документов и фотографиями. Значит, пора наведаться в Старые Дороги — посмотреть на посвященную славному земляку экспозицию.

Добравшись по весенней распутице до Старых Дорог, я убедилась, что все там в полном порядке. Высланные из Риги реликвии попали в надежные руки. Капитанский китель Михаила Леошко аккуратно висел в стеклянной витрине. Вместе с внушительными наградными колодками. И фуражка была на месте, и тельняшка, и курсантские фотографии. И даже медаль «За доблестный труд (за воинскую доблесть). В ознаменование 100–летия со дня рождения В.И.Ленина». Директор историко–этнографического музея Лариса Завадская и главный хранитель фондов Наталья Давтаева уважительно отнеслись к присланным экспонатам.

В Старых Дорогах прямо в музее встретились мы и с Таисией Савельевой, племянницей легендарного подводника. Михаил Леошко, пока был помоложе, почти каждый год приезжал на родину.

— Каким он вам запомнился? — спросила я Таисию Станиславовну.

— Приезжал всегда на поезде, в штатском костюме, в неизменном беретике на голове. Очень любил ходить за грибами. Прекрасно — вот что значит штурман — ориентировался в любой лесной чащобе. Как выглядел? Рыженький, коренастенький, носик картошкой. И очень–очень доброе выражение лица.

— Рыжий? — не поверила я.

— Рыжий и совсем непредставительный, — улыбнулась она. — Мы всегда удивлялись, что же такое Наталья Тихоновна в нем разглядела. В молодости она была очень красивой женщиной. Все оглядывались, стоило ей войти в комнату.

Эту фамильно–родственную присказку я тоже расскажу сиреневым рижским вечером Наталье Тихоновне. В тот момент, когда она в очередной раз всплакнет над фотографиями покойного мужа, с потерей которого до сих пор не может смириться. Мне просто очень захочется увидеть ее улыбку — отражение, пускай и слабое, давней молодости и любви.

Информация к размышлению

Серия крейсерских подводных лодок К была разработана перед войной главным конструктором М.Рудницким. До начала Великой Отечественной построено 6 лодок из 12 заложенных, еще одна закончена осенью 1941 года. Надводное водоизмещение — 1.500 тонн. Максимальная надводная скорость — 22,5 узла, подводная — 10,3 узла. Дальность плавания — 16,5 тысячи миль. Вооружение: 10 торпедных аппаратов на 24 торпеды, два артиллерийских орудия калибра 100 и 45 мм. Могла также принять на борт 20 мин заграждения.

После минского рабфака — в Москву

«Сказать, что морем я заболел с юности, не могу. Тем более что родился в 1915 году в Минской области в небольшом городишке. В нашей семье было пятеро детей: две сестры и три брата. После окончания семилетки я поступил на минский рабфак. После рабфака я поступил в Московский железнодорожный институт. А время было непростое. И вскоре меня по спецнабору ЦК комсомола призвали на флот. В 1939 году закончил училище имени Фрунзе. Стал штурманом. И знаете, мои товарищи стремились попасть на Балтийский флот или на Черноморский, а мне нравился Север. И как только я заикнулся об этом, меня сразу отправили туда служить. Причем мог попасть и на надводные корабли, но хотелось служить на подводной лодке. И мое желание сбылось — в Полярном, где мы базировались, я был назначен на Щ–402. Экипаж — 42 человека. В носу лодки — четыре торпедных аппарата, в корме — два и 45–миллиметровая пушка. Максимальная глубина погружения — 75 метров. И еще оставался запас в 15 метров. Но это я узнал чуть позже», — так Михаил Александрович сам расскажет о своем приходе на Северный флот и знакомстве со знаменитой «щукой». Расскажет в последнем в жизни интервью 28 июля 2001 года — за два года до смерти. И уговорит его на это интервью газете «Панорама Латвии» любимая и любящая жена Наталья Тихоновна.

А мне жена подводника добавит лично ей запомнившиеся детали.

— Думаю, Михал Саныч — так ласково она величает мужа, до сих пор в настоящем времени — пошел после рабфака в институт железнодорожного транспорта по примеру моего отца. Папа, Тихон Александрович, будучи родом из–под Рязани, к Старым Дорогам имел прямое отношение — в Первую мировую, воюя в Беларуси, женился на местной девушке, Стефании, дочери панского лесничего. Став начальником отдела эксплуатации Московско–Рязанской железной дороги, увез семью в Подмосковье. Но каждое лето привозил нас, детей, в Старые Дороги на каникулы. В красивой форме и бесплатно, как и полагалось тогда железнодорожникам. А теперь представьте скромного деревенского паренька, такого тихого, трудолюбивого, талантливого, — на него, разумеется, все это произвело впечатление.

— В семье говорили, что после рабфака дядя Миша подал документы сразу в три института и во все три был зачислен, — подтвердит мне и Таисия Савельева. — Железнодорожный же выбрал действительно из–за бесплатного билета. А когда комсомол проводил набор в военные училища, сыграло роль то, что он был физически очень сильный. Как и его отец Александр, наш дед. Про деда ходили легенды: мог взять в руки сразу две промасленные шпалы.

Стародорожский парень заболел морем, ни разу в жизни не видя его. Но заболел так, как заболевают провидцы и однолюбы: один раз и на всю жизнь.

Информация к размышлению

Подлодка К–21 была спущена на воду 16 августа 1939 года. 17 сентября 1941 года зачислена в состав Северного флота. Экипаж насчитывал до 70 человек. В годы Великой Отечественной войны легендарной субмариной командовал Герой Советского Союза Николай Лунин. «Катюша» под номером 21 совершила 12 боевых походов.

«У меня самая красивая на флоте жена»

Впрочем, однолюбом он был не только в профессии, но и в личной жизни.

Вопрос, где и как познакомились, отпал сам собой: Михаил и Наталья, можно сказать, росли вместе.

— Папа мой говорил: «Я тебе даю согласие выходить за Мишу замуж. Это степенный, хороший человек. Жить будешь за ним хорошо, спокойно».

Слабая тень улыбки появляется на ее лице — и я понимаю, что и ссоры были пустяковыми, и размолвки недолговременными. Им повезло друг с другом, что не так часто, но и не столь уж редко случается в жизни.

— До войны мы все собирались, собирались зарегистрироваться, чтобы в Москве или в Ленинграде, торжественно, но так и не собрались. А потом началась война и расписались уже без торжеств. А потом родилась дочь Аделина, 7 февраля 1942 года. А потом я ее оставила у родителей и поехала на Север, к нему. А потом нас, женщин, выгнали оттуда. Всех. Потом разрешили вернуться. И я опять туда поехала. В конце 1944 года опять поехала к нему в Полярный. Вместе праздновали Победу. Дочь снова оставили у родителей, забрали лишь тогда, когда в школу надо было отправлять. Знаете, что такое жизнь на Севере? Ели сушеную картошку и капусту.

— А как провожали лодки в рейд? На пирсе стояли?

— Иногда разрешали стоять, иногда нет. В зависимости от обстановки: война ведь была.

— А как быстро субмарина погружалась? На глазах у провожающих?

— Нет, лодка уходила в надводном положении. А потом, когда возвращалась с боевого задания, мы ее встречали. Экипажи постоянно поддерживали связь с флотом. Вестовой придет, скажет, что вот–вот вернутся. А то и сами бегали в штаб узнать. И я бегала, и соседки. И все с базы. Мы с мужем как–то пришли к выводу, что романтика лирических знакомств больше присуща земной, сухопутной войне. Он командир, она связистка. Солдат и спасшая его медсестра... На флоте подобных встреч не могло быть. Потому что на базе очень мало посторонних людей. А во время войны тем более. А вообще, Михаил Александрович не любил выносить на публику личное. Всегда удивлялся телевизионным откровениям об изменах, разводах. Есть сокровенное, считал он, что нельзя выставлять на всеобщее обозрение.

«Наверное, стародорожский парень был прав в своей старомодной принципиальности», — думаю я, глядя на зажженную Натальей Тихоновной для ужина свечу. Не обо всем положено спрашивать. Но журналист как исповедник: он вынужден касаться чужой души. Своей душой — вот в чем тонкость. Только тогда может быть резонанс.

— Вот, смотрите, какая я была в молодости, — будто откликаясь на мои мысли, хрупкая седая женщина с красивым голосом достает альбом и открывает нужную страницу.

С карточки смотрит писаная красавица.

— Знаете, Михал Саныч любил говорить: «У меня самая красивая на флоте жена».

Что ж, он был прав, как сто подводных чертей, которые обходили его стороной.

Информация к размышлению

«Тирпиц» — один из наиболее мощных линкоров Германии. Вступил в строй в 1941 году. Водоизмещение — 52.600 тонн, скорость до 30 узлов (55,5 км в час). Вооружение: 8 381–миллиметровых, 12 150–миллиметровых, 16 105–миллиметровых, 16 37–миллиметровых орудий. А также 12 20–миллиметровых автоматов, 2 трехтрубных торпедных аппарата, 4 гидросамолета. Экипаж — 1.600 человек. В 1942 — 1943 годах линкор действовал на морских коммуникациях СССР в Норвежском и Баренцевом морях.

Четыре торпеды для «Тирпица»

На крейсерскую субмарину К–21 Михаил Леошко попал зимой 1942 года. Легендарный Николай Лунин сам пригласил молодого штурмана. Михаил Александрович на всю жизнь запомнил, как было дело. «В последнем походе на Щ–402 ...наш механик просчитался в топливе. И после успешной атаки нас догнали немецкие катера и забросали глубинными бомбами. Из–под удара мы все–таки ушли, но подлодка была вынуждена всплыть. И, представьте, мы без горючего дрейфуем на поверхности. В любую минуту могут появиться фашистские самолеты, и тогда наша «щука» станет беззащитной мишенью».

В этот момент Леошко и вспомнил слова механика о возможности регенерировать отработанное масло в топливо. «Завершили мы эту операцию, двигатели заработали, лодка пошла. К этому времени мы уже успели передать на базу о своем бедственном положении, и оттуда к нам навстречу вышла К–21 с запасом топлива. Однако через некоторое время наша лодка опять остановилась».

Михаил Леошко в полярной ночи вычислял курс по редким звездам, регулярно передавая координаты на К–21. «Слава Богу, в условленном квадрате встретились. И опять–таки впервые в истории подводного флота осуществили перекачку топлива с одной подлодки на другую».

Получив приглашение от капитана–героя, штурман с удовольствием перебрался на лунинскую «катюшу». А уже 5 июля 1942 года экипаж К–21 участвовал в легендарной операции по торпедированию «Тирпица».

Будучи помоложе, Михаил Александрович любил вспоминать про атаку века: «...Лунин опознал «Тирпица» и «Адмирала Шеера», которых сопровождали восемь эсминцев и барражировавший впереди эскадры самолет–разведчик. Эскадра шла противолодочным зигзагом, с высокой скоростью. Атаковать такую цель очень трудно: нужны не только молниеносная реакция, но и командирское предвидение, умение разгадать очередной маневр противника. Эти качества как раз и были присущи Лунину. В отсеках знали, что лодка атакует главную цель — гордость фашистского флота линкор «Тирпиц».

Пятнадцать раз Лунин поднимал перископ. В условиях почти штилевой погоды — это огромный риск быть обнаруженными кораблями охранения. У эскадренных миноносцев мощный запас глубинных противолодочных бомб. Но и не пользоваться перископом нельзя, надо постоянно корректировать атаку. Напряжение достигло предела. Очередной подъем перископа — и на тебе: эскадра повернула вправо. Носовыми аппаратами атаковать нельзя. Командир срочно командует поворот, чтобы переориентироваться на кормовые аппараты. Дрожит корпус от полного хода. Я в штурманской рубке внимательно веду боевую прокладку, с нетерпением жду команду: «Пли!» И вот, наконец, четыре торпеды с интервалом в четыре секунды устремились навстречу «Тирпицу». Мгновения тянутся мучительно долго. Одна, две минуты... И вот два оглушительных взрыва. Всеобщий вздох облегчения».

Уйдя от атак кораблей сопровождения, экипаж К–21 благополучно вернулся на базу.

Похоже, штурман «катюши» в такой же скромной манере повествовал о событиях 5 июля и писателю Валентину Пикулю, с которым встречался, когда тот писал «Реквием каравану PQ —17». Не тянул, что называется, одеяло на себя. Зато нашлись другие желающие забрать заслуги в единоличное пользование. Вот почему не все подводники остались довольны писательской интерпретацией событий 5 июля 1942 года.

Пытаясь создать целостную картину тех давних дней, я перерыла гору отечественной и зарубежной литературы об атаке нашей субмарины на «Тирпиц». В том числе и абсолютно новые версии о том, что корабли сопровождения, охранявшие вышедший из Исландии 27 июня 1942 года к советским портам караван, были отозваны англичанами с единственной целью: заманить «Тирпиц» в капкан. Ведь не врассыпную же бросились 2 линкора, авианосец, 8 крейсеров, 26 эсминцев и 11 подлодок под британскими флагами, а пошли навстречу немецкой грозе морей. Историки до сих пор ломают голову над тем, почему союзники не поставили в известность о своем замысле советскую сторону. Причины, по их мнению, могли быть разные — в том числе и холодок недоверия, возникший из–за слухов о начале сепаратных переговоров Сталина с Гитлером о мире. Так или иначе, пока британские субмарины, запеленговав линкор, не решались всадить в него торпеды, дожидаясь удобного момента, Лунин в одиночку осмелился на дерзкий маневр. И в 18 часов 01 минуту произвел 4–торпедный залп кормовыми аппаратами с дистанции 17 — 18 кабельтовых, считая скорость противника 22 узла. В момент залпа лодка находилась внутри строя эскадры. В 19 часов 09 минут она всплыла и доложила об атаке.

Информация к размышлению

Противолодочным зигзагом моряки называют такой ход кораблей, при котором эскадра по сигналу «все вдруг» поворачивает на новый курс одновременно, сохраняя свое положение относительно флагмана. То вправо, то влево. Таким хитрым способом и двигался 5 июля 1942 года вышедший на охоту за союзническим караваном «Тирпиц».

Увы, не всем сегодня нравится признавать виртуозность советских моряков. Даже отечественные исследователи по–разному трактуют те события. Некоторые отрицают то, что лунинские торпеды достигли цели.

Я не специалист, чтобы быть судьей в этом споре. Но есть очевидные вещи, единодушно признанные морскими волками всех флотов. После знаменитой атаки немецкий линкор до конца войны не выходил на крупную охоту. Только ли из страха быть потопленным, что уж очень унизительно для военно–морского достоинства немцев, или все–таки зализывал полученные раны?

Он стоял на мелководье в Тромсе, где рефулеры специально намыли для него горы песка, чтобы не перевернулся. Но осенью 1944 года верткие британские «ланкастеры» по дороге из Архангельска в Лондон разделали его фугасками так, что он все–таки перевернулся кверху килем, и 1.200 членов команды задохнулись в броневой коробке, не в силах выбраться наружу.

У моряков есть фраза: пошел на патефонные иголки. Так говорят о кораблях, пущенных на слом. Стальной корпус «Тирпица» и впрямь пошел на выделку дамских булавок и шпилек.

Подводный кот с хорошими манерами

А Михаил Александрович продолжал служить на Северном флоте, сам командовал подлодкой С–15. В альбоме Натальи Тихоновны хранится чудное фото: муж кормит с вилки пушистого кота. Не простого кота, а подводного.

— Прихожу однажды с работы, жили мы тогда еще в Полярном, из ванной слышу писк и шум. Муж с дочерью моют кота. Дочь, первоклассница, подобрала его на помойке и принесла в дом. Я в крик: не нужен нам кот. Аделина в слезы. Муж с ней стал разговаривать, решили так: пока лодка в гавани, кот живет на лодке. А уйдет в рейд, Барсик — так мы назвали кота — перекочевывает к нам домой. Матросы научили его есть с вилки: в лодке ведь лишнего места нет.

На флоте Михаил Леошко прослужил до 1958 года. Пока Хрущеву не пришла в голову идея сократить армию и флот. Вот тогда и стал ветеран собираться на пенсию. Думал вернуться в Беларусь, вел переговоры с Минском, но получил ответ: нет квартир даже для тех, кто здесь служил. Хорошо, старый друг по Полярному предложил перебираться в Ригу. Пообещал помочь с жильем. И семья приехала в красивый, но абсолютно чужой город. Михаил Александрович преподавал тактику в Рижском училище подводного флота. Два года жили по гостиницам и в квартире гостеприимного друга: Наталья Тихоновна не захотела вселяться в частный дом на берегу Даугавы. Будто чуяла сердцем недоброе. А потому дождались новой пятиэтажки, в которой и получили в 1960–м скромную двухкомнатную квартиру. Наталья Тихоновна тоже устроилась на работу — как–никак педагогический вуз за плечами имелся. Старалась не ударить лицом в грязь, даже на ВДНХ как отменный специалист попала. Сама заработала себе пенсию. «Интуиция меня тогда не подвела. Когда в Латвии началась денационализация, из частных домов жильцов стали выселять, а из хрущевки нас никто не выгнал», — поднимает на меня мудрый взгляд собеседница. Нет, на судьбу она не жалуется. Дочь и зять Артур, кстати, латыш, — у нее прекрасные. И внучка с правнучками тоже. Все как у людей. Вот только нет Михаила Александровича рядом. Уже целых два года.

— Пока муж был еще жив, я не раз уговаривала его: «Давай пошевелим Старые Дороги, пусть создадут в музее экспозицию о тебе». А он ни в какую. Люди, мол, гибли на фронте, страшные увечья получали — вот о них и надо в музеях рассказывать. А мы, мол, сидели себе спокойно в «железной скорлупе» и только одно знали: или вернемся на базу, или нет...

«Ничего себе спокойствие под толщей ледяной воды», — думаю я. Среди вражеских субмарин, мин и немецких сторожевиков, готовых закидать экипаж бомбами. Просто так никому не дают 6 орденов и 18 медалей. Другое дело, очень уж скромный был наш земляк. До такой степени, что свой подвиг не считал подвигом. И рассказывал — пока еще разрешали ходить в рижские школы ветеранам с воспоминаниями — не о себе, а о других.

Всю дорогу, от Риги до Минска, я размышляла над феноменом: почему причастный к громкой подводной атаке человек не считал себя героем? А потом, кажется, поняла. Он, укрытый от вражеских пуль броней лодки и толщей воды, и вправду считал свой риск гораздо меньшим, чем на передовой. Его старший брат пришел с Курской дуги без единой царапины, но с такой контузией, что остался на всю жизнь инвалидом первой группы. А младший погиб в партизанах.

Земля не спасла бегущих по ней смельчаков от пуль. А его море, поманившее еще в юности, не обмануло — сберегло.